top of page

Настроение: принять буддизм и 
отложить все дела на следующую жизнь.




В это время все люди чаще всего сидят дома. Кто-то уже давно спит, кто-то ругается с женой или спокойно потягивается в продавленном кресле, потягивая пиво из бутылки. Некоторые не спеша строят планы на год будущий, а кто-то галопом стремится успеть воплотить хотя бы что-то в году уходящем. 

Угрюмов стоял. Нет, не на своём и не на сквозняке. Он стоял по жизни, причем давно и прочно. Ничего не менялось, ничто не шатало, никто не мешал. Согласно распространенному суждению, настроение сейчас у него было, и правда, очень подходящее для того, чтобы принять другую веру, а заодно - принять грамм двести 42%-ного пахнущего клопами, принять ванну, принять махом слабительное и снотворное, принять участие во всём, что предложат – хоть в регате, хоть в партии в домино, принять факс, принять к сведению, принять решение, принять бой, принять целибат, принять во внимание, принять желаемое за действительное и заодно за чистую монету то, что на самом деле является просто грязной купюрой. И уже тогда принять хоть какие-то меры. Но он сделал проще - просто принял в сторону увесистую доску, которой подпиралась дверца выхода на крышу, и сделал шаг.

Небо было необычно светлого оттенка, хоть стемнело ещё в пять вечера. А сейчас… Угрюмов слегка задрал рукав и посмотрел на своё запястье, где красовались наручные часы, подаренные им же самим себе самому в канун праздников.

- Ого, уже давно не детское время, - искренне удивился он и, одёрнув рукав, засунул руку в карман.

У него сейчас было состояние какой-то подростковой депрессии. Было бы ему лет на пятнадцать меньше, он бы нашел выход: царапать тупым лезвием по ногам или водку пить в подъезде. Это многим помогает. Ему сейчас помогла бы сигарета, и он выудил табачную палочку как факир - из пачки, не доставая её из кармана. Прижав кончики пальцев к губам и вложив сигарету фильтром, он шумно втянул морозный воздух носом, одновременно похлопав себя по ляжкам – со стороны это могло бы показаться каким-то странным ритуалом. Потом он ругнулся, поняв, что прикурить нечем, но всё равно оставил сигарету во рту, продолжая слегка её пожёвывать губами.

Его допотопная трёхэтажка с непомерно высокими потолками и жутко узкими, словно бабский чулок, комнатами стояла в окружении монолитных здоровяков 10-ти и 24-х этажей отроду, вернее – от фундамента. Светящиеся окошки были как глазницы какого-то чудища. Ему, слегка подслеповатому до минус четырёх, эти оконца казались маленькими вспышками на теле монстра, и то, что их становилось всё меньше и меньше, говорило о том, что люди ложатся спать, ведь завтра последний рабочий день в этом году и нужно успеть доделать, дотанцевать, допить и всё, что ещё имело хоть какой-то смысл. Ему уже ничего не нужно было заканчивать – всё и так в полном ажуре. Угрюмов подошёл к финалу года как еврей к переучёту в собственной лавке: лаконично и чистенько. 

Мимо пролетела «комета». Нет, не из космоса, а с балкона дома, какой стоял как-то по-хамски прижавшись углом к старенькой трёхэтажке Угрюмова. Видимо, кто-то курил на балконе, и теперь окурок, прочертив в зимнем воздухе дугу, упал на клумбу, где тут же погас.

- Нет бы дать прикурить, - вытащив сигарету изо рта, негромко пробубнил мужчина и, сделав шажок к краю, выглянул, чтобы ещё раз взглянуть на место падения вожделенного огня.

- Эй! Ты чего там? – раздался голос, и Угрюмов, не поняв откуда он, вздрогнул. – Я тебе!

- Мне? – удивился мужчина на крыше и ещё больше склонился к краю, пытаясь понять, кому это не спится.

- Мужик, не дури, стой там спокойно, - снова скомандовал невидимка.

- А то что? – смутно догадываясь, что это кто-то из многоэтажки, Угрюмов выпрямился, поднял взгляд вверх, проутюжив подслеповатыми глазами череду балконов и окон. – Оштрафуешь на щелбан?

- Хохмач, - констатировал собеседник. – Иди лучше спать.

- Негде, - моментально нашелся Угрюмов и тут же нащупал в кармане колечко с ключами от двухкомнатки на третьем этаже, дверь направо. 

- Совсем? – голос невидимки прозвучал как будто совсем рядом, но, возможно, так казалось из-за низкого неба, которое подсвечивалось белёсой затуманенной луной и было похоже на размазанное по булке с маслом ежевичное варенье. – Поэтому ты на крыше? – снова раздался голос из темноты.

- А куда мне? Не в подвал же, - пожал плечами мужчина и снова сделал шажок к плоскому краю крыши, который не имел даже бортика, как на современных многоэтажках. Тут была лишь тонкая ограда в виде редких ржавых штырей и приваренных к ним прутьев.

- Завтра новый год, - после пары секунд тишины вдруг объявил голос. – Праздник.

- В курсе, - буркнул Угрюмов и столкнул с края крыши снег, зачерпнув его ботинком. – А ты что, на посту?

- И тебе не грех бы попоститься, о жизни подумать. В Рождество бы почувствовал себя легко.

- Я и так не тяжёлый, - пожал плечами мужчина. 

- А шмякнешься как полтонны холодца, - обрадовал невидимый собеседник. 

- А чего это я должен… - начал было Угрюмов, и вдруг до него дошло, что его приняли за суицидника. Ну да, кому же ещё придет в голову лезть в полночь на плоскую крышу аварийного дома после снегопада? Эта мысль его развеселила, и он включился в игру: - А может, я как ласточка спланирую! Красиво и эффектно.

- Недолго лететь будешь, всего ж три этажа, и гух! В общем, здравствуй, ёлка, а она маленькая, ей бы расти ещё и расти.

- Так ты о ёлке возле подъезда переживаешь? Нечего сказать, человеколюбие нынче в моде, - Угрюмов хмыкнул и поёжился: всё-таки декабрь был холодным, несмотря на то, что обычно в первых числах января чаще всего теплеет, и снег превращается в грязные кучки цемента вдоль дорог, а морозец прихватывает только под утро, чтобы люди, спешащие на работу, могли грациозно падать, ломая конечности и копчики, давая работу травматологам. – А ты мне уже нравишься! Говорят, у меня отвратительный вкус, но я тебя уже почти люблю. Ты такой заботливый.

- Главное, ни на сантиметр не сомневаться, каждый же сантиметр у нас на счету, - в голосе невидимки тоже была ирония, и это явственно ощущалось. – Ты бы всё же отошёл от края крыши, а? 

- Я подумаю.

Мужчина всё-таки сделал небольшой шажок назад и поднял лицо к небу. Совсем неощутимо было, что вот-вот наступит новый месяц и принесёт новый год. Буквально через каких-то двадцать пять часов Угрюмов будет задорно улюлюкать петардам и чужим салютам, свесившись с перил балкона, потом сражаться с миской оливье и запечённым гусём. Мама обещала именно эту птицу, потому как петух, несмотря на символизм года грядущего, для духовки совсем не годился. 

- Да, петухи вообще никуда не годятся, ни в бой, ни в строй, ни к ебениматери, - вслух пробормотал мужчина на краю крыши. – Даже на стол. Такой и год будет, - потом он снова попытался увидеть собеседника и громко спросил: - А ты где празднуешь? 

- Пока не знаю, - ответили ему. – А что, есть предложения?

- Видно, ты такой же слишком популярный, как и я, раз за день до курантов понятия не имеешь, как разорваться между ёлкой в кремле и компанией в Куршавеле. 

- Ну, где-то так, - хохотнул невидимый собеседник.

- Как-то непразднично в праздники. Скажи? И зима совсем не зимняя, и радость не радостная. Даже мандаринки и те сладостную дрожь своим видом не вызывают, что уже о снежинках из белой бумаги говорить? Ёлка вообще ёлкой не пахнет, а освежителем воздуха. И то, если им на неё брызнешь. Кстати, это не только я замечаю. Вон мой кот, и тот удручённый жизнью. Он, сволочь такая, не хочет больше жрать блестящую мишуру. А ведь когда-то было так весело! Кот съедал серебристый тонкий «дождик», украденный у меня во время наряжалок, а потом выдавал его порционно. Однажды я увидел, как из-под его хвоста кусок «дождика» появился! Бедняга так и носился, убегая от него, пока я не наступил ногой и не спас кота, вытащив остаток. Вот ржака была! Я чуть сам не описался. А сейчас даже олень с гирляндой на рогах вряд ли обрадовал бы. 

- А ты, как я погляжу, прямо Гринпис! 

- А чего? Я ж во имя спасения. А то хрен его знает, сколько бы бедный кошара мучился на лотке, выдавливая из себя новогоднюю радость по сантиметру, - Угрюмов стал уже замерзать и по инерции начал постукивать ногами по крыше, чтобы согреться.

- Ты бы не топтался там на краю!

- Да брось ты! Не маленький же, сам знаю. Думаешь, у меня всё так фигово, что я пришел среди ночи кидаться в сугроб? Хотя…

- Знаешь что, а ты вспомни себя лет в пять и представь, что ты тот, пятилетний, переместился в свою нынешнюю жизнь, в будущее! Наверное, ты бы обалдел. Столько чудес, сбывшихся мечтей... мечтов... мечтих… ну, ты понял. А проблемы наши взрослые пятилетка просто не просечёт! Что-то там на работе не так? Да всё зашибись, ты же на РАБОТУ ходишь, а не в чёртов садик, где нужно есть «сопливую» кашу и спать перед полдником!

- Да ну. Было бы и проще, и сложнее одновременно. Всякие глупости, типа гонки за престижем, успехом, деньгами - это такая ерунда в глазах пацана, согласен. А вот отсутствие друга или невозможность быть с молодыми родителями - это уже трагедия, наверное. И кстати, я бы не отказался от послеобеденного сна и овсяной каши.

- Все бы мы не отказались. И к слову, для кого-то маленькие сиськи тоже грандиозная проблема, - засмеялся невидимка.

- Или так и не выросший писюн, - подхватил смех Угрюмов. – Но всё равно меня пятилетнего волновало бы что-то очень простое и в то же время глобальное для моего маленького мира. Таким ведь и нужно оставаться, верно? Чтобы не черстветь и быть настоящим.

- А меня расстраивал шоколадный заяц – большой, красивый, в блестящей фольге, а внутри совершенно пустой. 

- Ещё скажи, что это была правда жизни, и сейчас ты с такими людьми встречаешься постоянно, бла-бла-бла, - хмыкнул Угрюмов. – Не верю я в такую философию. Всегда и всё можно изменить.

- А зайца-то ты как изменишь? – заинтересованно спросил собеседник.

- А очень просто. Отгрызаешь ему его шоколадную башку с двумя ушами и тупым заячьим взглядом и запихиваешь внутрь его тельца пломбир из стаканчика. Вкуснота нереальная! Я так в детстве делал.

- Да ты чёртов гений! – засмеялся невидимка. – Я бы не додумался.

- Поэтому ты там, в тепле на балкончике, а я тут – на настоящем снегу, под настоящим небом, и скоро снег пойдет. И я его на лицо смогу ловить, высунув язык, как в детстве.

- Вообще-то не советуют ловить снежинки ртом, пока все птицы не улетят на юг. Да и не нужно забывать, что зимой прилетают снегири и зимородки.

- А ты орнитолог! 

- Да куда мне. Так, балуюсь. 

- Я вот тоже баловался. Знаешь, какие я стихи писал? «Дама сдавала в багаж: трусы, два носка и беляш!» На свое мозгов не хватало, переделывал чужое. А если бы даже и писал? То что? Устроился бы получше? Уселся бы потеплее? Или сейчас бы не спал один? Нет, всё было бы так же конгениально просто: кроме инфернальной ебли во взрослой жизни тебя ничего не ждёт.

- Не веришь в судьбу?

- Смешной! Скажи ещё – в Деда Мороза! 

- Ты желания загадывал хоть раз?

- Конечно! Каждый год! Лет до восьми даже письма писал!

- И ни одного попадания?

- Не, ну, было пару раз, когда я загадывал громко, и родители слышали, чего именно требуется подарить. А вот когда стал постарше – там всё сложнее. Кто мне смысл жизни подарит? А любовь? Вся жизнь - магазин с чайниками, а я в ней продавец-консультант. Даже служебным положением воспользоваться не могу.

- А тебе нужен чайник?

- Да хотя бы ситечко для заварки! Толку, что передо мной целыми днями красивые парни ходят, я для них никто, просто тень за софтбоксом. Я бледнее обычных ламп! Меня не видно. Так, иногда дергаю ручки осветительных приборов.

- Парни? – переспросил невидимый собеседник, и Угрюмов тут же стушевался.

- Чёрт, - тихонько выругался он. Сам того не заметив, он рассказал совершенно незнакомому и абсолютно невидимому человеку не только о своем тупом и совершенно бездарном существовании, но и то, что ему нравятся парни. Кому какое дело, собственно говоря? Он не афиширует и не собирается хоть с кем-то этим делиться. А желания он, и правда, всегда загадывает как-то обобщенно, чтобы даже… ТАМ не догадались. Он понимал, что глупо желать абстрактной любви, красивых чувств, крепких отношений, даже у себя в голове не обозначая того, с кем хотел бы их иметь. Может, и правда, эфемерный дед мороз просто не понимает, чего, образно говоря, под угрюмовскую ёлку положить?

- Ты чего там, уснул? – снова раздался голос невидимки.

- Лучше бы уснул. Сразу и надолго.

- Рано ещё.

- Ты про время? – Угрюмов снова глянул на своё запястье, где часы показывали без семи полночь. – Ровно через сутки всё закончится.

- Нет же, только начнётся!

- Ну, новое у кого-то, может, и начнётся, а кто-то распрощается со старым. Жизнь вообще-то прекрасна, если не вспоминать прошлое и не думать о будущем.

- А ты не думай. Ты просто верь, что что-то хорошее обязательно случится.

- А ты сказочник, - хмыкнул Угрюмов. – Разве не знаешь, что жизнь - это билет в один конец и чаще всего этот конец оказывается в жопе? Даже дети в курсе.

- Ну, любую поездку можно украсить видом из окна, приветливым попутчиком и приятными воспоминаниями. Но некоторые умудряются всю дорогу проторчать либо в тамбуре, либо в параше. Так что нечего пенять потом на машиниста, что ехал не по тем рельсам.

- Ты так рассуждаешь, будто, и правда, сам ведёшь мой паровоз к светлому будущему, - снова ухмыльнулся Угрюмов, и тут на него что-то свалилось, больно схватило за шею и предплечье и в довесок грюкнуло им оземь. – Что это, мать твою?! Я спрашиваю! Я свалился с крыши?!

- Ты ж хотел? – кто-то в самое ухо проговорил и тут же смачно чихнул, забрызгав Угрюмову щеку.

- Ты что такое?! – молодой человек оттолкнул от себя тело, которое тут же ослабило хватку и откатилось от него.

- Я тебе жизнь спас, - пробубнил парень, который резво подскочил на ноги и протянул Угрюмову руку.

- Ты меня чуть не убил! Ни хрена себе – сходил за хлебушком…

Угрюмов, не подавая руки, сам поднялся и отряхнулся от снега. Он всё ещё был на крыше, а этот полоумный, поваливший его с ног, стоял чуть поодаль. 

- Ты кто такой и что делаешь на моей крыше?

- Я курил на балконе и видел, как ты топтался у самого края. Думал, ты спрыгнуть хочешь. 

- Это ты сигарету выкинул в снег? – удивился Угрюмов. Он ведь был уверен, что это его таинственный собеседник курил, и именно с ним он продолжил свой ночной разговор. Но если это был не он, то… где он? – Эй! Ты есть?

- Я тут, - удивился парень, который всё ещё стоял за спиной Угрюмова.

- Да не ты! Я тут с одним беседы беседовал, пока ты меня чуть с крыши не спихнул, полоумный.

- Но я… Нет, я не… Просто я думал…

- Думал он. А если, и правда, думал, что я сигать буду, чего ж так долго бежал спасать?

- Кричать бесполезно, ты бы не послушал, вот я и побежал сразу на улицу. Как был, - парень, и правда, был в резиновых сланцах на босу ногу и в куртке поверх футби и шорт. – Ломанулся сразу в первый подъезд, а там чердак закрыт. Я снова на улицу, глядь вверх – а ты всё стоишь на краю, и я решил – успею! Вот и побежал во второй подъезд, а тут чердачное окно настежь. Я как увидел тебя, так и кинулся на спину. Чтобы долго не объяснять.

- Ой дурааак, - протянул Угрюмов. – С чего ты решил, что я пришел сюда счёты с жизнью сводить? Нет, жизнь у меня, конечно же, дерьмо, но я порядочная какашка, чтобы самому себе такое западло своими же руками делать.

- А чего ж ты тогда здесь делал ночью?

- Снег пришел с крыши скидывать!

- Зачем? – не понимал новоявленный спаситель.

- Потому что я, блять, живу в этой грёбаной квартире на третьем этаже! – Угрюмов попрыгал на месте, давая понять, что именно сейчас он прыгает по собственному потолку. – А этот блядский снег просачивается между перекрытием и рисует мне цветущие мхом картины на сырой штукатурке! А я допоздна работаю и могу сбросить этот сраный снег только ночью!

- А я тебя знаю, ты в фотостудии ассистентом-осветителем работаешь, - вдруг перевел разговор парень, и Угрюмов даже икнул от неожиданности.

- А ты откуда знаешь? – удивленно переспросил он. - Страна знает своих героев?

- Нет, просто я вам воду для кулера привожу, вот и видел тебя.

Почему-то эти слова парня вызвали улыбку у практически всегда угрюмого Угрюмова. Кто-то его всё же замечает! Пусть не парнишки-модели, которых там пруд пруди, а всего лишь доставщик воды, но… Жизнь-то не такая уж хреновая штука!

- Ты это… замёрз совсем. Вон, совсем голый. Давай пойдем ко мне. Я тебя хоть отблагодарю. - Парнишка уставился на Угрюмова, застыв на месте. – Да не бойся ты! Я не псих и не маньяк. Вон и лопата моя, - он наклонился и достал из снега широкую пластиковую лопату, которой собирался снег с крыши над своей квартирой счищать. Почему-то ему казалось, что наличие инструмента должно было как-то успокоить его спасителя. 

- Ну, горячего кофе я бы выпил, - несмело сказал парень и сделал неуверенный жест, как бы собираясь идти. – А то совсем замерз.

- Горячий, - поправил Угрюмов на автомате и тут же добавил: - Но кофе у меня нет, так что могу чай с лимоном или молоко с мёдом. Или водку. Или…

Что ещё предложил недавний «самоубийца», уже было не расслышать, потому как он уже спустился с крыши и помогал слезть своему спасителю. Через несколько секунд на третьем этаже старенькой трёхэтажки щёлкнул замок открывающейся двери, и буквально сразу – гулкий хлопок провисшей на старых навесах двери двукомнатки с непомерно высокими потолками и жутко узкими, словно бабский чулок, комнатами.

- Прошедший день обмену и возврату не подлежит, - пробормотал человек на краю крыши, который сидел, свесив ноги и вычёркивая что-то в своём блокноте. – Ну наконец-то и с этим разобрались. А то «счастья хоцца, любови, отношений», - передразнил он. – А от кого? Правильно нужно формулировать!

Мороз крепчал, и было видно, как в желтых пятнах света от фонарей поблёскивает снег, и слышно, как где-то далеко дрожит воздух от проходящего поезда, а хруст снега под ногами запоздалого прохожего разносился по всему двору.

- А небо всё-таки ежевичное, - спрятав руки в карманы и запрокинув голову назад, проговорил мужчина на краю крыши. Он улыбался и болтал по-ребячески ногами, сбив случайно одну сосульку, которая тут же полетела вниз и бесшумно упала в сугроб под окнами трёхэтажки. - То ли снег пойдет, то ли конец света наступит… - Тут же блеснула беззвучным разрядом молния через всё пенно-ежевичное небо, и мужчина засмеялся: - Шучу, шучу! Знаю, что на снег. Ладно, хватит на сегодня чудес. Лечу домой. Жди!

И он, легко спрыгнув с крыши, тут же растворился в воздухе. А через пару минут с неба стали медленно падать легчайшие снежные хлопья. До Нового Года оставалось двадцать три часа и пятьдесят девять минут…

bottom of page