Олларис

В клетке лежало нечто похожее на оторванную голову куклы - рыжее, лохматое, с неестественным синтетическим блеском. Рука повернула задвижку и проникла внутрь клетки, ткнула пальцем в самый центр, “голова” зашевелилась, развернулась, и стало понятно, что это всего-навсего морская свинка, которая дремала внутри клетки, стоящей на тумбочке. 

Молодой человек достал зверушку, приподнял над лицом, улыбнулся, потерся о неё подбородком, затем прижал к щеке и, подержав так несколько секунд, снова засунул в клетку. Настроение не улучшилось, стало еще тоскливее. Ему было тошно оттого, что завтра снова нужно идти и делать то, что было противоестественным для его тонкой натуры. Ему надоело убивать. 

В детстве Эдик был очень спокойным и, можно даже сказать, замкнутым мальчиком. Он не играл в войнушку, не лазил с мальчишками на стройку, не бегал за гаражи курить. Его, как приличного ребёнка, даже пытались научить играть на пианино - у соседской тёти Стаси был старый инструмент с дырками от когда-то прикрепленных к фортепиано подсвечников. Она и давала уроки мальчику взамен на то, что его мама шила для неё то халаты из байки, то пододеяльники из ситца. В школе он оставался верен своей стеснительности и отчуждённости - друзей не было, а в классе общался лишь по поводу уроков или предстоящего дежурства. Только к восьмому он заимел приятеля - мальчишку из параллельного класса, которого перевели из другой школы. Вот с ним и таскался то в планетарий, то в кружок юных натуралистов. Иногда в кино, но исключительно на фантастику. 

По жизни ему фантастика не светила, и всё складывалось очень прозаично – десять классов, учёба в техникуме на мастера холодильных установок, которым потом некуда было устроиться. Девушек знакомых было по пальцам перечесть - соседка с первого этажа, которая его, худенького и невысокого, упорно называла хомяком, да ещё одна - сестра приятеля, которая обращалась к нему лишь насмешливо и по фамилии, и то в контексте: “вот же брату с чудиком повезло!” 

Со временем и приятель отдалился - он поступил в институт и начал встречаться с девушкой. Эдик же остался совсем один. 

- Эдичка, съезди к тёте Тамаре, она обещала мне печёнку хорошую оставить, - донёсся с кухни голос матери, и парень тихо простонал.

- Ну, ма, ты же знаешь, я не ем печёнку! Зачем ты её покупаешь? - из своей комнаты крикнул парень, прикрыв тетрадь в клетку, в которой что-то писал.

- Зато папа её ест! - прозвучал аргумент.

- Как же вы все меня достали, - простонал парень и снова уткнулся в тетрадь.

«Ненавижу. Меня тошнит от этой печёнки, которую они жрут, и от всех них! Задолбало всё!»

Работа у Эдика была ужасная, но она приносила деньги. Несравнимые с затратами, но всё же. Морально он выкладывался на тысячу процентов, эмоционально - на миллион, а получал копейки. Первое время он себя успокаивал, что делает всё правильно, и так нужно. Ведь избавлять людей от проблем - это хорошо? А он именно этим и занимался. Он убирал тех, кто мешал жить другим. И это было справедливо. Не попадись они на пути заказчика - остались бы живы, а так - сами виноваты. А Эдик... он всего лишь исполнитель, маленький винтик большой системы, просто шестерёнка, которую цепляют за зубчики более крупные колёсики и проворачивают. Если не он, то обязательно нашелся бы кто-то другой.

В тот день он таки съездил за чёртовой печёнкой и принес в дом пакет с мякотью внутренних органов убитой свиньи, с которого подкапывала кровь. Он терпеть не мог ездить к маминой подруге в мясной магазин, его мутило от всего этого, но в то же время он запросто мог есть колбасу и сосиски, потому что был уверен - мяса там практически нет.

Нет, парень не был брезглив, но он любил животных. Не какой-то дикой и непонятной любовью, нет. А простой мальчишеской. Собаку ему завести не позволили, поэтому максимум, на чём он смог настоять, была морская свинка. Ещё он любил цветы.

В квартире зазвонил телефон, и парень поднял трубку. Это был заказ. Снова. Эдик скривился, но в трубку произнес лишь два слова: «Адрес? Время?» Сделав запись в той самой тетради, он подчеркнул название улицы и обвёл кружком часы с минутами. Подумав пару секунд, он дорисовал крестик и поставил восклицательный знак. Потом пририсовал ему крылья, как у ангела, и сверху нимб. Получилось почему-то зловеще. То ли оттого, что рисовалось всё траурным чёрным цветом, то ли от пятен чернил, которые словно кровь невинно убиенных «украшали» страницу его тетради. 

Перьевую ручку, когда-то подаренную дедом, он отложил в сторону и посмотрел на список своих заказов. Сколько же он жизней украл? Да, именно украл, как паршивый воришка. Возомнил себя богом! Но ведь он не хотел? Прощает ли это его? Вряд ли.

Эдик помнил своё первое задание, свой первый «поход». Это была улица Зелёная, дом 46. Он запомнит этот адрес надолго. После выполненной работы его рвало. Прямо там, за углом дома. Хотя мутило ещё с утра, до того как он должен был совершить убийство. Он в тот день проснулся от головной боли и даже сесть на кровати не смог – просто скатился на пол и тут же почувствовал, как, кроме ноющего давления в затылке, в виски впилась резкая, будто ржавая боль. Ночью он спал без кошмаров, но под утро, наверное, за секунду до пробуждения, ему явилось что-то необъятное и белое, будто тело в пододеяльнике и сказало: «Ты сдохнешь так же, как и они, если не остановишься!»

Ощущение было липким, состояние очень паршивым, но всё же, скомкав волю в кулак и собравшись, он отправился на задание. Всё сделал быстро и аккуратно. Заказчик остался доволен. Но он-то сам! Он, Эдик, был полностью опустошен! После того как парня стошнило возле кустов на газоне, он еле доплелся до автобусной остановки и там рухнул на деревянное сиденье лавки. Сколько он там просидел – не помнил. Люди спешили, бежали на подъезжающий автобус или выходили из приехавших маршруток, кто-то садился рядом на лавку, некоторые нервно прохаживались вдоль остановки, поглядывая на часы, а он все сидел. 

Когда тошнота отступила, Эдик поднялся и на ватных ногах побрёл к магазину, где купил бутылку водки. Выпить её он решил прямо на улице, потому что до дома было далеко. Пройдя меньше квартала, он завернул на парковую аллею и там, возле первой же лавочки решил приговорить бутылку. Но, сделав пару глотков из горла, он закашлялся и… разревелся. Он сам не ожидал! Но слёзы текли из глаз, и горло судорожно выдавало кашляющие всхлипы. Он – ничтожество. Он ничего в жизни не достиг, и его сегодняшний поступок перечеркнул всё, что было до сих пор. А что, собственно, было? Да ни хрена. Он был никем и стал ничем. Как и положено лузеру. А ведь Эдик в душе был романтиком и очень любил цветы.

- Эдичка, иди маме помоги, - донёсся голос с кухни. – Я не могу достать до антресолей! Сними мне медный таз, я буду тушёнку делать!

- Да когда же вы все нажрётесь этого мяса? – простонал парень и стукнул кулаком по столу, но в ответ гавкнул: - Иду!

Через три минуты, после охов мамочки и звона упавшей с антресолей утвари, Эдик таки достал таз и закинул обратно наверх какие-то старые эмалированные кастрюли, неработающую ручную мясорубку и неизвестно откуда взявшуюся в доме бухту алюминиевой проволоки. Когда парень вернулся к себе в комнату, он был злой и уставший. Рывком подтянув стул, он уселся за стол, взял ручку и снова открыл свою тетрадь в клетку. 

«Убийство – не грех. Убийство – это кара. Ты мучаешься больше, чем жертва. Её уже давно нет, а ты живёшь и думаешь о своём поступке. Если бы я захотел кого-то наказать, то сделал бы его своим палачом!»

Парень был на взводе, причем сам не понимал, отчего конкретно, то ли от непонимания окружающих, то ли от отсутствия этих самых окружающих вокруг него? Родителям не было дела до сына. Соседям было плевать на парня. Единственный друг променял его на бабу. Сам он себя начинал ненавидеть за то, что вообще родился. В самую пору было спросить – а зачем ты вообще занимаешь чьё-то место, Эдичка? Может быть, кто-то более достойный мог бы прожить твою судьбу? 

«Лучше быть нолём, чем минусом. Но я даже не ноль, а просто пустота. Если я исчезну, никому не будет дела до этого. Возможно, кто-то даже вздохнёт с облегчением».

Когда-то, ещё в школьные годы, он совершил поступок. Всего раз, но это было здорово, и ощущения долго согревали парня. В тот год он жил летом у бабки и там мог попытаться быть другим человеком. Нет, он не стал дебоширить или что-то важное из себя корчить, он не завёл друзей и не поменялся как-то кардинально. Просто в один из дней, когда на реке собралась небольшая компания местных пацанов, Эдик рискнул к ним подойти. Но не потому что ему особо хотелось познакомиться с ребятами, просто там у кого-то из мальчишек был пёс – красивый такой, большой, со светлой золотистой шерстью и лохматым хвостом. Собака очень понравилась Эдику, и он больше всего в жизни хотел, чтобы и ему родители такую купили, но всё, что он мог – это попробовать подойти, познакомиться и попытаться погладить пса. Так он и сделал. Но в ответ услышал, что они хлюпиков не принимают, и если он хочет доказать, что взрослый, то должен спрыгнуть с обрыва берега, где речка особенно глубокая, и куда все местные пацаны прыгали, как они сами сказали, по три раза на день. Эдик долго сомневался. Он боялся высоты и понятия не имел, как потом будет выбираться из речки. Но всё же решился. Правда, в последний момент, когда представил бабкино лицо и её ругань, мол – «своей макитры на плечах нету, штоль?», он передумал. Но тут кто-то крикнул, что там, в реке, тонет щенок, маленький и беспомощный. И Эдик, не задумываясь, сиганул с обрыва…

Потом оказалось, что никакого щенка не было, и что мало кто рисковал прыгать с этого берега, уж больно крутой склон, и чтобы выплыть, нужно долго плыть вдоль берега до пологого склона. Но после этого Эдьку приняли в компанию и даже дали поводок, за который он водил пса весь вечер. А дома его таки отругали, дали пару подзатыльников и один поджопник, после чего отзвонились в город матери и сказали, чтоб больше его не присылали, а то у деда и так сердце слабое, и такие стрессы ему не нужны.

С тех пор прошло много лет, ни деда, ни бабки уже не было в живых, а воспоминания остались. Но сегодня, когда Эдик стал уже взрослым и почти самостоятельным, это мало-мальски, но всё же грело. Он понимал, что как бы там ни было, но что-то он из себя представляет и при желании может всё переменить. Да, со всем порвать и начать новую жизнь! 

«Я не тварь ползущая, я человек! Пусть и дерьмовый, но я могу быть сильным! Имею право!!!»

Парень пробежался глазами по списку улиц на исчерканной странице. Это были его немногочисленные заказы. Но за каждым скрывалось что-то личное. Он помнил их все, будто это было вчера, и его раздирало на куски после каждого раза. Он плохо спал ночами и пытался хоть как-то себя оправдать в своих же глазах. Получалось дерьмово.

«Чтобы выжить – нужно двигаться. Остановка – смерть. Пока бежишь, стремишься куда-то, ты существуешь, а замешкался, замер и – «бах!», ты труп. Люди часто это не понимают и тормозят в самые неподходящие моменты. Нужно бежать! Всем! Желательно, бежать отсюда. Куда – не знаю».

Снова глянув на исписанный разворот тетради, он схватил край листа и хотел было дёрнуть, чтобы вырвать его, даже край немного скомкал, но почему-то остановился. Затем, упав головой на раскрытую тетрадь в клетку, Эдик замер. В его голове происходило что-то непонятное – будто кто-то миксер включил и переболтал все мысли. Где-то в районе желудка его сковал спазм, а по горлу полоснула изжога. Парень снова выпрямился.

«Не могу!!!» - вывел он, перечеркнув адрес последнего заказа. Он не будет больше убивать. Он просто не может больше. 

Его колотило как при лихорадке, щёки вспыхнули болезненным румянцем, а сухие губы что-то бормотали. Ему не хватало воздуха, и он, поднявшись, рывком дернул тюль на окне. В комнате раздался глухой звон, и что-то свалилось на паркет к его ногам. Присев, парень обеими руками собрал осколки, по-быстрому прибрал и метнулся к столу. Схватив ручку, он дёрнул к себе открытую тетрадь, на листах которой остались свежие красные размазанные точки от ран на пальцах. Но он не замечал этого. Быстрым нервным почерком Эдик начал выводить слова:

«Жизнь – штука мерзкая, но она имеет цену. Нельзя ею играть как мячом – хочешь, ногой поддашь, а хочешь – в руках над головой раскрутишь. Только кретины и болваны не боятся умереть. Я смерти боюсь, хоть и работаю на неё».

Замерев на минуту и что-то усиленно обдумывая, Эдик вдруг тряхнул головой, резко наклонился набок, выдвинул нижний ящик стола, достал чистый лист бумаги, выпрямился и, отодвинув исписанную тетрадь, положил его перед собой. Решено! Он увольняется. И напишет заявление прямо сейчас. Больше он не будет убивать. Теперь он будет заниматься своей жизнью. Пора о себе подумать! У него много дел накопилось, вот и разбившийся только что вазон с розами нужно пересадить. И плевать, что шипы цветка исцарапали все его руки – это приятная боль. Может, теперь у него всё наладится, и тетрадь в клетку ему больше не пригодится? Выращивать цветы лучше, чем убивать. А ещё он заведёт себе собаку. Непременно заведёт! Большую, и с лохматым хвостом.

Взяв в последний раз перьевую ручку с чёрными чернилами, Эдик прижал её кончик к листу. Поставив точку в верхнем правом углу, он остановился, но потом вывел: «Директору ООО «СтопКрыс.NET» товарищу Самойлову от оператора отдела профдезинфекции Хомякова Эдуарда…»